Всем хорошо известны такие мудрые мужи, как Сократ и Лев Николаевич Толстой. Конечно, читая их мудрые изречения, может показаться, что и в жизни их все было устроено и организовано так же правильно. Тем не менее, это не совсем так. Вот несколько фрагментов из семейной жизни великих философов:

Сократ и Ксантипа

Имя Ксантиппы вошло в историю как нарицательное для дурной и сварливой жены. Действительно ли он была таковой, неизвестно. О дурном нраве Ксантиппы и раздорах между супругами ничего не сказано ни у Платона, ни в "Воспоминаниях о Сократе" Ксенофонта. Миф об особой сварливости Ксантиппы восходит, по-видимому, к сочинению Ксенофонта "Пир", где Ксантиппа используется как философский антипод и полная противоположность мудрого Сократа. Не случайно, что после появления «Пира» в философских школах Греции утвердилась новая тема для риторических упражнений — сравнительные характеристики Сократа и Ксантиппы. В ходе этих упражнений ученики должны были придумывать диалоги между ними, что окончательно исказило образ реальной жены Сократа, которая с этой «философической», умозрительной Ксантиппой не имела ничего общего.

"Ксантиппа, прославилась своим дурным нравом. И, действительно, она обладала таким сварливым характером, такою неистовою и грубою природою, что никто другой кроме Сократа с его неизменной вежливостью не вынес бы всех ее оскорблений.

— Ну, Сократ, — сказал ему однажды Антисфен, — скажи мне, почему женился ты на Ксантиппе? Желал бы я знать, как можешь ты ужиться с самой необщительной женщиной, которая когда-либо была, есть и будет?

— Потому что я вижу, — отвечал Сократ, — что те, кто хотят быть хорошими наездниками, берут обычно не самых смирных лошадей, но пугливых и с норовом, будучи уверены, что если они их обуздают, то справятся потом со всяким конем. Я хотел научиться искусству жить с людьми; и я женился на Ксантиппе, будучи убежден в том, что если я вынесу ее нрав, то буду ладить со всякими характерами." (эта история восходит к "Пиру" Ксенофонта.)

Говорят, что однажды, не довольствуясь всеми теми оскорблениями, в которых она изливала досаду на Сократа, Ксантиппа в ярости вылила ему на голову ведро помоев.

— После такой бури, — только и сказал на это мудрец, — можно было ожидать, что гроза не пройдет без дождя!

Для этой бранчивой женщины все могло служить поводом к проявлению ее нрава. Принимал ли Сократ подарок или отказывался от него, жена неизменно ополчалась на него за это. Однажды, когда Ксантиппа бранилась на него за то, что муж хотел вернуть Алкивиаду довольно ценный, только что полученный подарок, мудрец притворно раззадорил жадность своей супруги, говоря:

— Ну, Ксантиппа, поверь мне, вернем этот подарок! Не думаешь ли ты, что, постоянно принимая дары, мы надоедаем тем, кто их нам преподносит? Мудрый отказ может только возбудить бОльшую щедрость. Откажись сегодня от этого подарка. А, когда мы будем действительно нуждаться, тогда нам легче будет получить то, что нам нужно будет просить.

Другой раз, вероятно, ревнуя мужа к Алкивиаду, Ксантиппа швырнула на пол и с криками бешенства стала топтать ногами чудесный пирог, присланный этим другом Сократу. Муж, смеясь, смотрел на нее и только сказал:

(КОММЕНТАРИЙ: Алкивиад был в молодости эроменом Сократа,см. педерастические традиции Древней Греции )

— Хорошо, Ксантиппа, что ты попираешь ногами собственное обжорство. Ведь ты не съешь отсюда ни кусочка! Немного спустя, Алкивиад доказывал Сократу, что, обращаясь так благодушно с женой и не возмущаясь на ее выходки, он только поощряет этим ее крикливое нетерпение.

— Я приучил себя ко всему этому шуму, — отвечал мудрец, — как привыкают люди к скрипу блоков. Впрочем, ты дурно говоришь про мою жену, а сам разве не выносишь криков своих гусей и разве сердишься, что они оглушают тебя?

— Но ведь гуси приносят мне выгоды, — отвечал Алкивиад, — несут яйца и высиживают гусят.

— А жена моя, — возразил Сократ, — разве не дает мне детей?

Другой раз Алкивиад был вне себя от того, что Ксантиппа день и ночь утомляла его любимого учителя постоянством своего злого расположения духа.

— Почему, — спросил он, — не прогонишь ты эту женщину?

— Потому что, — сказал Сократ, — имея ее, я упражняюсь в терпении и кротости, с которыми я потом выношу дерзости и оскорбления от других. Добрый муж должен исправлять недостатки жены или претерпевать их. Если он их исправит, он создаст себе приятную подругу. Если же он их претерпевает, он работает над усовершенствованием самого себя.

Алкивиад был однако не один, кто упрекал мудреца за крайнюю его супружескую кротость. Однажды, действительно, Ксантиппа, встретив мужа среди людного рынка, где он ходил без дела и спорил с кем-то, осыпала его бранью, называя болтуном, сорвала и разрезала его плащ. Друзья мудреца, свидетели этого оскорбления, осуждали его за кротость и советовали побить дерзкую, чтобы привести ее в разум и внушить ей уважение к себе.

— Друзья мои, что за советы подаете вы мне! Вы хотите,чтобы весь город стал свидетелем наших ссор, чтобы я при всех вступил в рукопашную с женой, а вы, присутствуя как на петушином бою, подзадоривали бы то ее, то меня: «А ну-ка, Сократ! – Ну-ка ты, Ксантиппа!» Поверьте мне, терпение никогда не смешно. Я для себя извлекаю пользу от злых женщин, как всадник от лошадей с норовом. Если я сумею ужиться с Ксантиппой, мне легче будет ладить со всякого рода характерами.

Впрочем, в оправдание Ксантиппы, надо вспомнить и то, что этой женщине очень трудно было понять те цели, которые странный ее супруг преследовал в жизни. Он был, действительно, великий мудрец, но внешнее его поведение могло казаться сплошным сумасбродством. По нескольку дней не возвращался он домой, а когда возвращался после целого дня бесконечных разглагольствований, которые вел, переходя из лавки в лавку, он никогда сразу не переступал порог своего жилья и до поздней ночи прогуливался взад и вперед перед своей дверью. После занятий гимнастикою он приходил потный, томимый жаждой и черпал себе ведро воды. Но, для упражнения себя в терпении и для подчинения чувственных инстинктов голосу рассудка, он воздерживался от питья, медленно выливал содержимое ведра, черпал другое и только тогда утолял жажду.

И эта воздержность Сократа была так велика, что ему требовалось очень немного для существования и он никогда почти ничего не желал, а считал рабами тех, кто, как ему казалось, жили для того, чтобы есть... Поэтому он требовал умеренности в своем столе. Рассказывают, что однажды мудрец пригласил к себе на ужин нескольких знатных людей. Ксантиппа устыдилась и стала ворчать, что муж ее собирался поставить гостям слишком скромное угощение.

— Не волнуйся, — заметил ей Сократ. – Если наши гости умеренны и скромны, они удовлетворятся тем, что им будет предложено. Если же они прожорливы, их жадность изощрит бойкость нашей беседы.

Другой раз Сократ привел к себе в гости юного и прекрасного Эфидема. Ксантиппа не была об этом предупреждена. Она подняла большой шум, стала жаловаться на бесцеремонность чудака-мужа и принялась, брюзжа, готовить обед. Потом, все более и более досадуя на ясную невозмутимость мудреца, она так рассердилась, что ухватилась за стол и опрокинула его. В смущении Эфидем поднялся и хотел уйти. Но Сократ, обращая в смех это непредвиденное недоразумение, удержал его.

— Останься, Эфидем, — сказал он, — разве ты не помнишь, как намедни, когда мы ужинали у тебя, курица случайно вскочила на стол и уронила приборы, которые ты только что поставил? Разве я тогда смутился и собрался уходить от тебя? Тем не менее мудрец как-то обнаружил некоторую горесть по поводу семейного своего положения; когда один из друзей спросил его, что лучше, жениться или не жениться, Сократ ответил:

— И в том и в другом случае будешь раскаиваться.

Ксантиппа хотя мало извлекла для себя пользы от ясной мудрости своего знаменитого супруга, но всегда была ему верна и поддержала его в последние минуты его жизни.

http://ru.wikipedia.org

***

Лев Толстой и Софья Берс

— Где ты, там воздух заражен! — Cхватив со стола пресс-папье Толстой швырнул его на пол под ноги жене. Она развернулась и пошла из комнаты, но остановилась в дверях, и тогда он начал бросать со стола все, что попадало под руку: подсвечники, чернильницы, — и кричал: — Я развожусь с тобой, жить так не могу, еду в Париж или Америку!

— В таком случае я сама уезжаю. — Софья Андреевна начала собирать свои вещи в дорожный сундук.

На крики прибежали дети, поднялся рев. И Толстой не выдержал - стал умолять ее остаться и вдруг весь затрясся и зарыдал. Она тут же бросилась жалеть его, целовать руки:

— Левочка, ну не надо, что же ты… Это нервы, все из-за твоего упрямства. Сколько раз я говорила, что это вегетарианство вредно тебе. Ты сам себя мучаешь и нас. Тебе нужно кумысом полечиться…

***

23 сентября 1910 года, на годовщину свадьбы Льва Николаевича и Софьи Андреевны, в Ясной Поляне снова собралась вся семья. Каждый год в этот день супруги фотографировались вдвоем. Этот снимок был последним.

Все последние месяцы в семье было неспокойно. У Софьи Андреевны то и дело случались истерики, она бросалась на пол и грозила мужу самоубийством: - Я тебя от Черткова отважу, - кричала графиня. - Я от него не отстану!

Откуда-то она достала банку опиума и периодически изображала отравление: "Еще один глоточек - и все кончено!" Толстой плакал, пытался успокоить ее, а на следующее утро домашние узнавали от Софьи Андреевны, что Толстой приходил к ней ночью и целовал руки.

В начале октября у Льва Николаевича участились обмороки, сопровождавшиеся сильнейшими конвульсиями. Припадки повторялись по несколько раз за вечер. Но в конце месяца, собравшись с последними силами, Толстой все же тайно уехал из Ясной Поляны: "Не думай, что я уехал потому, что не люблю тебя. Я люблю тебя и жалею от всей души, но не могу поступить иначе, чем поступаю… И дело не в исполнении каких-нибудь моих желаний и требований, а только в твоей уравновешенности, спокойном, разумном отношении к жизни. А пока этого нет, для меня жизнь с тобой немыслима… Прощай, милая Соня, помогай тебе Бог".

Софья Андреевна исполнила свои угрозы и бросилась в пруд. Ее спасли, и тогда она поехала за мужем. Он был болен, в жару, но, узнав о том, что его ищет жена, с доктором и дочерью Сашей сел в поезд, чтобы бежать в Ростов. В дороге Толстому стало хуже, и на станции Астапово его, уже тяжело больного, поместили в домике начальника станции. Вскоре сюда приехали Софья Андреевна, дочь Таня и сыновья Андрей и Михаил. Жену допустили к Толстому только 7 ноября, когда он уже был без сознания. Она подошла к нему и прошептала на ухо:

— Я здесь, Левочка, я люблю тебя.

Вдруг в ответ ей раздался глубокий вздох.

— Прощай, мой милый друг, мой любимый муж. Прости меня.

Опять тяжкий вздох. И все стихло…

Полный текст здесь: http://strbr-ps.livejournal.com/13489.html